Хаос и сумасшествие, выплеснутые на бумагу. Это было отвратительно. Смесь вымысла и реальности. Не осталось никаких рамок, никаких запретов.

Аделина хотела взять лежавшую слева от машинки открытую папку. Вдруг Давид схватил ее за запястье, но потом отпустил. Он был мертвецки пьян. Не произнеся ни слова, он снова начал печатать. Аделина отошла от него чуть в сторону, он пугал ее. Она порылась в папке, но в ней не осталось ни одной фотографии. Все они лежали на столе. Женщина глубоко вдохнула. Придется рыться. Смотреть на жертвы, видеть крупным планом их истерзанные пытками тела. Набравшись храбрости, она принялась разглядывать каждый снимок. Она искала фотографии черепов. Детских черепов.

Ей пришлось прикусить себе руку, чтобы ее не вырвало. Она не понимала. Быть может, именно это и есть самое ужасное. Не понимать, откуда берется эта ненасытная тяга к разрушению.

– Совсем не похоже, да? – процедил Давид, оборачиваясь к ней, от него несло спиртом.

– На что не похоже?

– На всех этих Ганнибалов Лекторов из фильмов. В кино все гладенько. А тут одно бешенство, слов нет, чтобы описать это смакование страдания, садизма. Лишить жизни ради оргазма, разрывать плоть, чтобы мастурбировать ею, разбивать черепа и возбуждаться, когда бьет кровь. Вот их реальность! А людям это нравится, они разговаривают об этом, сидя себе спокойненько дома в тепле. Некоторые ими даже восхищаются, представляете? Вот что им надо показывать! Смерть не такая, как они себе представляют, черт возьми! Она такая же красная и кровавая, как бедра этих несчастных женщин!

Он снова сгорбился над пишущей машинкой. Потрясенная, Аделина смотрела, как он погружается в рассказ. Так ли уж он отличался от всех этих отвратительных созданий? Он набрасывался на пишущую машинку, а они – на живые тела. А если забрать у него бумагу и карандаш? Как он будет избавляться от боли и зла, которые его заполняют? Станет ли убивать, как она когда-то сделала с Дакари?

Где проходит грань между добром и злом?

Погрузившись на пять минут в ужасы расчлененных тел, Аделина нашла наконец первую татуировку. На выбритом черепе ребенка. Крупно выведенный черными чернилами номер. 98784. Она отложила снимок и храбро продолжила поиски.

Постепенно она нашла все нужные фотографии. Семь снимков.

– Давид…

– Секундочку… секундочку… Я почти закончил.

Аделина сомневалась, стоило ли говорить ему о кейсе. Она сделала несколько шагов к двери и снова вернулась. Едва она села рядом с ним, как Давид воскликнул:

– Ну вот… Конец!

Он посмотрел на руки молодой женщины:

– Фото детей? Зачем вам? Для семейного альбома?

– Это мерзко!

– А… номера! Тоже пустились на поиски священного Грааля?

Она встала, чтобы уйти, но он схватил ее за свитер:

– Подождите, подождите! Не пропустите самое главное – гвоздь программы!

– Послушайте, Давид, ваша жена при смерти! Может быть, у вас есть более важные дела, чем сидеть тут, напиваться и писать!

Не дав ей уйти, Давид начал декламировать:

Дофр перерезал веревку кончиком скальпеля. Эмма ударилась головой, однако снег несколько смягчил падение, и женщина перекатилась на бок. Изо рта у нее текла кровь. Почти ничего не видя от боли, она услышала звук, который любая женщина узнает из тысячи. Звук расстегивающейся пряжки ремня. Дофр спустил брюки, показав свой крохотный член. Смехотворный член.

– Вы… вы жалки! – прервала его Аделина. – Я ухожу.

Давид снова поймал ее за свитер:

– Останьтесь! Я закончил! Почти закончил!

Когда он присел на корточки, чтобы войти в нее, Эмма ударила его по лицу острым камнем. Из брови потекла кровь, он упал на землю, закрываясь руками и визжа, как свинья. Эмма поднялась, снова занесла камень над головой – и била, била, била. Он был еще жив. Тогда она подняла с земли скальпель и одним движением отрезала ему член. Потом засунула его маньяку в глотку. «Жри! Жри! Скотина! Жри себя!» – заорала она, исходя кровью. Дофр умер, задохнувшись, с собственным членом во рту. Эмма… тоже умерла, держась за член Дофра. Конец. Посвящается Артуру Дофру и Эмме Такой-то. Ваш покорный слуга, Давид Миллер.

Он отложил листы на стол и, покачнувшись, поднялся.

Аделина с досадой покачала головой:

– Сумасшедший дом… Я попала в сумасшедший дом…

Она исчезла, захлопнув за собой дверь.

В коридоре Аделина остановилась и прислушалась. Из гостиной по-прежнему доносились голоса Артура и Эммы.

«И хорошо, что он мне замену нашел», – подумала она.

Она приложила ухо к двери, ведущей в комнату Кэти. Ничего. Бедняжка, наверное, была без сил и уснула.

Вернувшись к себе в спальню, она попробовала первую комбинацию из пяти цифр. 98784. Ничего. Потом 98076, пятый из семи вытатуированных номеров.

Когда последнее колесико встало на цифру 7, она вздрогнула. Металлическая ручка ушла вбок. От щелчка все ее тело завибрировало.

Странно, ей казалось, что она уже все это видела.

Тогда на нее накатило детское желание поскорее закрыть кейс и забыть о том, что только что произошло. Вернуться в постель и спрятаться под одеялом.

Она посмотрела, как на потолке дрожат тени от елей, лапы которых перебирал ветер, потом повернулась к двери.

Услышав скрип в глубине коридора, Аделина чуть не умерла от страха. Но она снова сосредоточилась на том, что собиралась сделать.

Пальцы ее тряслись, когда она откидывала замок. Нажала на металлический язычок. Оставалось лишь поднять крышку. И открыть ящик Пандоры.

В этот миг она вдруг представила себе монстра с железными когтями, который перерезает ей горло, и ее парализовало от страха. Что, если он выпрыгнет из чемодана?

«Вот дура, – подумала она. – Ты-то хоть на это не ведись».

Легкий скрип.

Она нагнулась над чемоданом.

От ужаса ее повело в сторону.

Увиденное не успело отпечататься у нее в памяти.

В горле застрял крик.

Она повернулась, выпучив глаза и пытаясь вдохнуть переставший поступать в легкие воздух.

Приклад ружья опустился ей на бровь.

Сначала Давид почувствовал запах гари. Он оторвал щеку от стола, в голове гудело, в висках стучало. Он запаниковал и сильно ударился рукой о пишущую машинку.

Перед ним трепетали языки пламени, в свете которых на стене корчилась чья-то тень. Кто-то, скрючившись, почти неподвижно сидел напротив него. Когда Давид смог сфокусировать взгляд и пьяный туман рассеялся, он с трудом различил силуэт худой женщины. На полу сидела Эмма, перед ней стояло мусорное ведро.